В тот самый миг, когда Мэри-Энн увидела Пьера Сенисье, она влюбилась в него без памяти. Я втайне пожалела о том, что их познакомила. Между тем судьба их была предрешена. Очень скоро любовь Мэри-Энн переросла в тревогу, потом в скрытую тоску, и она совсем отгородилась от мира. Чем дальше, тем больше разгоралось в ней темное пламя, придававшее ей еще большую прелесть. В январе пятьдесят седьмого Пьер и Мэри-Энн поженились. Во время свадебного обеда она шепнула мне: «Нелли, я погибла. Я это знаю, но таков мой выбор».

Тогда же я встретила Жоржа Бреслера. Он был старше меня, писал стихи и сценарии. Он мечтал путешествовать и заниматься дипломатией, «как Клодель или Мальро», — так он говорил. В те годы я была хорошенькой, беззаботной и легкомысленной, я все реже виделась с моими прежними знакомыми и сохраняла связь только с Мэри-Энн: она регулярно мне писала. Так я и узнала о подлинной натуре Пьера Сенисье, ее супруга, от которого она только что родила мальчика.

В пятьдесят восьмом году Сенисье занимал высокую должность в отделении сердечной хирургии клиники «Питье». Ему было двадцать пять лет, перед ним открывалась блестящая карьера, но внутри него жила непреодолимая склонность к Злу. Мэри-Энн рассказывала мне об этом в письмах. Изучив прошлое своего мужа, она обнаружила в нем страшные темные пятна. Однажды в студенческие годы Сенисье застали, когда он производил какие-то операции на живых котятах. Очевидцы сначала решили, что у них галлюцинации: под сводами медицинского факультета разносились жуткие вопли, крохотные тела животных извивались от боли. Позже его заподозрили в преступных экспериментах над неполноценными детьми в приюте еврейского квартала. На телах маленьких дебилов находили раны, порезы, ожоги необъяснимого происхождения.

Сенисье пригрозили лишением права практиковать, но в шестидесятом году случилось великое событие. Пьер Сенисье успешно сделал уникальную операцию: пересадил человеку сердце шимпанзе. Пациент прожил лишь несколько часов, но для хирургии это было большой победой. Все забыли о мрачных подозрениях. Сенисье стал национальной гордостью, его приветствовал весь научный мир. Двадцатисемилетний хирург даже получил орден Почетного легиона из рук самого генерала де Голля.

Еще через год умер старик Сенисье. По завещанию почти все его состояние перешло к Пьеру, который на эти средства открыл частную клинику в Нейи-сюр-Сен. В считанные месяцы его клиника имени Пастера стала весьма популярным заведением, куда приезжали лечиться самые богатые люди со всей Европы. Пьер Сенисье находился на вершине славы. Тогда-то и началась его гуманитарная деятельность. На территории большого сада, окружавшего клинику, он начал строительство сиротского приюта, чтобы там могли жить и воспитываться дети бедняков, в особенности цыган. Его громкое имя помогло ему в короткие сроки собрать значительные суммы государственных средств, а также пожертвований от предприятий и огромного числа частных лиц.

Я услышал, как графин тихонько звякнул о стакан, потом забулькала жидкость. Прошло еще несколько секунд, и Нелли прищелкнула языком. В моей голове совпадения постепенно выстраивались в цепочку реальных событий. Они поднимались как темная волна.

— И тут все рухнуло. Тон писем Мэри-Энн стал совсем другим. Теперь это были не дружеские послания, а жуткие признания человека, совершенно потерявшего вкус к жизни. — Нелли усмехнулась. — Я не сомневалась, что моя подруга лишилась рассудка. Я не могла поверить в то, о чем она рассказывала. По ее словам, в учреждении Сенисье процветала изощренная жестокость. Ее супруг устроил в подвале операционный блок, сам тщательно запирал его и производил там опыты на детях: делал им какие-то чудовищные пересадки органов, резал их без наркоза, подвергал бесконечным пыткам.

Одновременно в полицию поступали многочисленные заявления от цыганских семей. В клинике имени Пастера было решено произвести обыск. Связи и влиятельные друзья в последний раз спасли Сенисье. Предупрежденный о грядущем визите полиции, он устроил пожар в зданиях своего заведения. Еле-еле успели эвакуировать детей с верхних этажей и больных из клиники. Удалось избежать самого худшего. По крайней мере, такова была официальная точка зрения. Потому что из подпольной лаборатории и из операционного блока живым никто не вышел. Сенисье запер камеру пыток и сжег детей с пересаженными органами.

Кое-как провели расследование и сделали вывод, что пожар возник в результате несчастного случая. Выживших детей вернули в семьи или перевели в другие больницы, а дело закрыли. Мэри-Энн в последний раз написала мне — какая ирония! — что ее муж «излечился», что они вместе едут в Африку, чтобы облегчить жизнь негров и лечить их. Тогда же Жоржу предложили дипломатический пост в Юго-Восточной Азии. Он уговорил меня поехать с ним, был ноябрь шестьдесят третьего, мне исполнилось тридцать два года.

Внезапно в вестибюле зажегся свет. Появился старик в шерстяном жилете — Жорж Бреслер. Он держал на руках тяжелую крупную птицу, всю в грязи. На пол летели серые перья. Старик собрался было зайти в комнату, но Нелли остановила его:

— Уйди отсюда, Жорж.

Он совершенно не удивился такому жесткому отпору. Не удивился и тому, что я здесь. Нелли закричала:

— Уйди!

Старик развернулся и исчез. Нелли сделала еще глоток виски и рыгнула. По комнате разнесся густой запах виски. Снаружи просачивался дневной свет. Теперь я мог хорошо разглядеть увядшее лицо Нелли.

— В шестьдесят четвертом, после того как мы провели год в Таиланде, Жорж получил новое назначение. Его друг Мальро занимал тогда пост министра культуры. Он хорошо знал Африку и отправил нас в Центрально-Африканскую Республику. Он сказал нам: «Это потрясающая страна. Просто фантастическая». Автор «Королевской дороги» нашел весьма подходящие слова, однако он не знал одной подробности, пожалуй, самой важной: именно в этой стране жили тогда Пьер и Мэри-Энн Сенисье со своими двумя детьми.

Мы снова встретились и испытали странные чувства. Мы опять подружились. Первый обед прошел превосходно. Пьер постарел, но казался спокойным, уравновешенным. Он вернулся к прежним мягким, сдержанным манерам. Он говорил о судьбе африканских детей, страдающих от множества болезней и нуждающихся в лечении. Казалось, он бесконечно далек от кошмаров прошлого, и я вновь начала сомневаться в том, о чем поведала мне Мэри-Энн.

Между тем со временем я все яснее видела, что безумие Сенисье никуда не делось. Пьера бесило то, что ему приходится жить в Африке. Мысль о блестящей карьере, на которой пришлось поставить крест, была для него невыносима. Он, осуществивший невероятные, уникальные эксперименты, теперь вынужден был оказывать примитивную медицинскую помощь, оперировать в блоках, освещенных с помощью бензиновых генераторов, ходить по коридорам, провонявшим маниокой. Сенисье не мог с этим смириться. Гнев перешел в глухую жажду мести, обернувшуюся против него и его семьи.

Так, Сенисье смотрел на своих сыновей как на объект изучения. Он точно определил их биологический тип, группу крови, тип тканей, снял отпечатки пальцев… Он ставил на них отвратительные опыты, чисто психологические. Во время нескольких обедов я присутствовала при невыносимых сценах, которые никогда не забуду. Когда приносили еду, Сенисье наклонялся к мальчикам и шептал: «Посмотрите в тарелку, детки. Как вы думаете, что вы едите?» В соусе плавало коричневое мясо. Сенисье начинал ковырять кусочки зубцом вилки. Он повторял вопрос: «Как вы думаете, какое животное вы едите сегодня? Маленькую газель? Маленького поросенка? Или обезьянку?» И продолжал теребить скользкие, блестящие в электрическом свете кусочки до тех пор, пока по щекам испуганных мальчиков не начинали катиться слезы. Тогда Сенисье продолжал: «Если только это не что-нибудь другое. Мы ведь не знаем, что едят негры. Может быть, как раз сегодня…» Дети впадали в истерику и убегали. Мэри-Энн сидела словно мраморное изваяние. Сенисье хихикал. Он хотел убедить детей в том, что они людоеды и каждый день едят человеческое мясо.